|
|
|
Автобиография Галерея |
ПИСЬМА Май 1969 г. Пишу акварелью. Одиночество всегда гениально размышлениями. Ночь на 13 апреля - Пасха. Вчера съел последнее яйцо. Еще одна весна, последняя в училище. Что там ждет впереди? Больше всего волнует будущее, здесь надо шагнуть, как это непривычно... Бросил пить, тут же начал болеть, заболел Антуан, потерял 25 рублей, последние, потерял уйму времени. Нашел кусочек композиции. Смотрел «Братьев Карамазовых» - об этом отдельно. Сегодня
хорошо поговорил с Череповым, все о том
же, но по-другому,
более глубоко, космически. Странно то,
что он просыпается от
своих древних мыслей, книжных, далее
примитивных. Рассматривает
Сурикова с позиции нашего времени,
говорит, что все же он не так
решает. В отношении Сурикова, конечно, он
не прав. Там все есть,
что требует искусство. Величие, дух
народа, классика композиции,
гармония, живопись, рисунок. Просто
Черепов узрел кое-что в
творчестве нашего века. Он пробуждается. Конечно, каждая эпоха по-своему выражает Время, содержание эпохи, вырабатывает сообразные формы выражения. Наш век признал импрессионизм, отлично разбирается в живописи, знает цену рисунку. Но он отказался от этого. Он ищет своей, особой формы. Лаконизм
проник в литературу, архитектуру,
скульптуру. Он проникает
в живопись, руша наши представления о
живописи. Мы
гневаемся, творчество смелеет.
Художники начинают понимать композицию,
как компоновку, более рационально,
плоскостно, игнорируя
воздушную перспективу, увлекаясь
аморфной живописью, а то и вытаскивая
наизнанку рисунок, забывая о живописи.
Живопись тянется
к архитектуре и скульптуре, к фреске,
росписи, панно. Хорошая
тенденция, но, отходя от станковой
живописи, не оставляет ей свободу
станковистов, а наоборот, заражает ее
монументальностью. Живопись
из гордой девушки XIX
века превратилась в потаскуху. Она забеременела
графикой. Живопись уже не может быть
самостоятельной,
сомневающейся, она позволяет вторгаться
архитектуре, скульптуре и получившей в наш век рост
графике. Импрессионизм не трогает холодный и расчетливый ум человека XX века. Но человек с удовольствием покорил бы его своей мечте. Французы открыли живопись и дали понять, что эти открытия только начались... 5 апреля 1977-78 (?) г. Здравствуйте, мама, папа, Витюша! Давно не писал Вам, простите уж. Мешает еще то, что есть телефон и мы справляемся о Вашей жизни. У нас всё хорошо. Галка работает, Антон учится, иногда выкидывая номера, - вдруг, да за контрольную получит «отлично». Учиться, конечно, он может – не хочет. Весна и до нас дошла, сегодня второй день, как активно тает, правда, на следующий же день мороз, что надо. Но уже прожили эту суровую зиму. Работа идет спокойно. Правда, я остался, негласным руководителем, но, слава богу, не ответственным, и не ношусь по кабинетам и так далее. Малость прибрались, привели в порядок мастерскую. Сейчас не узнаете, стало просторно, чисто. Приняли плотника, делает нам столы, полки. Я больше стал заниматься для себя, встаю раньше и прихожу на работу за часа два. Хорошо, когда никто не мешает. Познал радость творчества, когда не замечаешь усталости и времени. В общем, я чуточку счастлив, что всё хорошо дома, на работе, в душе. Когда всё в ритме! Спасибо Вам, что создали условия, без которых, конечно же, трудно творить. Получил письмо от Виктора 4 апреля. Жалуется. До свидания. Целуем, Володя, Галина, Антон. ________________________________________________________ 18 января 1979 г. Здравствуйте, дорогие мама, папа, Виктор, Витюша! Простите, что заставил вас всех волноваться из-за меня. Если допустить, что в этой операции виновен я, то виновник же и наказан, да и воспринимаю это как должное – у меня было время многое обдумать, вспомнить, пережить, когда был прикован к постели, мозг пока еще стучал в висках. Да, я не щадил своего здоровья, червь давно меня точил, и наконец-то прогрыз кишку. Есть классические формы этой болезни, когда болит желудок откровенно, тогда и лечить можно, а есть немая, скрытая боль, как у меня, опасная тем, что может неожиданно ударить и так коварно, что это может быть первым и последним ударом. Я мог писать сразу же после операции, но и сейчас не могу с твердостью говорить о ее результативности, об эффективности что ли, это, пожалуй, будет известно через полгода. Врачи говорят, что это необходимо было, пока я еще не потерял окончательно кровь, говорят, что спасли операцией, но и после (это я уже сам наблюдал, когда через каждые полчаса кололи, лишь бы поднять давление, когда дней пять день и ночь гоняли через меня чужую и искусственную кровь, всякие соли и физрастворы, может быть, заодно промыли мозги) промыли кишечник и желудок – сколько же в нас дряни! Я удачливый человек (я и сам в это верю). И здесь, кажется, вышел невредимым, хотя и была операция сложной, двойной – резекция желудка, удаление 2/3 части желудка и язвы 12-перстной кишки, с которой всё и началось, - это она начала кровоточить, а желудок тронули скорее для профилактики, гастрит желудка в конце всё равно бы дал язву. Я полностью доверился врачам, они убедили меня. Может быть, всё происходило бы иначе. Но активное вмешательство Эдика и Светы, по-моему, много изменило, во всяком случае, в послеоперационный период создали мне максимальное внимание, да и операцию делали лучшие хирурги. Всем им большое спасибо. А особенно Галке. Она меня вдохновила и морально и физически. Сейчас я дома третий день, сегодня сам ходил в больницу на перевязку. Самочувствие нормальное, ну как нормальное, когда работать еще не могу (тяжело напрягаться), а что за человек без работы! Правда, по-моему, самочувствие улучшается. Аппетит прекрасный, ем целый день понемногу, разрешено всё, кроме остро-соленого. Конечно, всё щадящее, протертое. Терпимо. Анка стала подвижней, вся издергалась, вылезли два зубика внизу, меняется каждый день. Антон понемногу помогает, без пререканий выносит мусор, с удовольствием играет с Нюркой, а уж она вся трясется, когда он с ней, нравится, рот раскрывает в улыбке и слюни ручьем. Сочувствую папе, никак без боли в жизни не прожить. Кое-как починил я рот к 35, и красота, но слишком поздно, уже успел желудок сдать. Виктор, намотай на ус, да и жениться лучше совершенно здоровым. Жизнь принимает только сильных. Еще раз извините меня, что создаю столько ненужных хлопот. Желаю всем здоровья, целую. Володя, Галина, Антон, Анютка. _______________________________________________________________ 7 января 1982 г. Здравствуйте! С Новым годом! Посылаю вам свои последние стихи, вернее, зарисовки моих мыслей. Я так мысленно разговаривал с вами, родными, друзьями, а может, врагами. Можно, конечно, над ними еще поработать, довести до ума, но у меня нет времени и потом, я не собираюсь писать стихи, но в душе и в творчестве поэт, но иногда получаются рифмованные письма. Конечно, можно и сказать, что я впадаю в крайности в своих неровностях судьбы, но можно и с птицей сравнить, могущей парить высоко, а могущей и выклевать глаз с мертвеца или подняться так высоко, что крылья обжечь, а вскоре трусливо бежать от орла, или копаться на свалке. Я всемогущий сокол и добрый голубь, злой коршун и глупая сова, черный ворон и белая лебедь. Я всё, но я птица, могущая пасть с высоты, камнем наземь и разбиться, если свободу мою сократить. Конечно, можно сказать, что я утонул, чего-то хлебнув, а можно и морем назвать, сказать, что я – море, широкое, как наша душа или зеленое, как тоска, а может оно и кипеть, а потом зареветь, в серый цвет превратясь, потускнеть и от горя чернеть. А пройдет вдруг гроза, посветлеет душа, голубым оно, белопенным и розовым станет. И представить мне трудно себя, если вдруг превращусь в один день, только серым, а может, и ясным, но всегда лишь одним днем последним. Я иссякну навек, навсегда, но останется жизнь моя в вас и работы мои, как мое отраженье. И пусть я падал и рвал рукава, Душу резал, царапал и мял, Но всегда только к цели стремился, О которой мечтал и страдал. И терял я друзей и, конечно, родных, Опускался на дно и бывал в вышине, Но конечно же грелся и вашим теплом. И свое отдавал, но остался ни с чем. И всегда было больно, до слез, Что понять очень трудно Те страданья и поиск, За которые шел, как на бой. И карабкался, лез, в кровь Изрезывал руки, скрежетал, Тискал зубы и остался без них, Но тянулся, и снова срывался. Если падал, вставал, пусть со стоном, Даже если и жить не хотел И без веры ревел, и брошен, Обманутым был, но не жалел. Но всегда, навсегда я надежду имел И в себе и за мной, впереди. Она грела меня и поила, Она жгла и ждала, и до смерти любила. Я был красным и злым, И от горя бледным и черным, Пусть зеленым с тоски, Но всегда был цветным от любви. Правда, серый мой глаз, Если в небо глядел, голубел, Красным был от пожара, И всегда только радугой был. А любил этот глаз лишь душой, Что быть может богаче? Он и злой, и холодный, чужой, Но полюбишь его, будешь счастлив. Всего вам доброго, всем привет. Володя. ________________________________________________________________ 27 ноября 1983 г. Здравствуйте, папа, мама, Антон! Знаю, ждете от меня письма. Мысленно давно, всегда пишу и разговариваю с вами, но взять перо всё недосуг. Не хочу привлекать на помощь в оправдание отсутствие времени и леность, а может быть, несобранность, - это не оправдание. Но все-таки взялся и вот пишу. Работаю, всё там по-прежнему, неустроенность, большая нагрузка, прочие сложности, но держимся. Гусева сместили, как и Зуйкова, а мы вот, которые без цепей, как фундамент, как и подобает рабочему классу, стоим, невзирая на непогоду природную и общественную. Дома тоже всё идет своим чередом. Не буду описывать рядовые подробности, Галка о них вас, видимо, информирует, дни неумолимо бегут, темнеет рано, вечера длинные, но мы скоро ложимся, благодаря Анюте, спит она дай бог, в 9-9.30 засыпает, в 7 еле добудишься. На твой вопрос, Антон, пока не буду отвечать, о моих замыслах, о творческой работе, она идет медленно, мучительно, как и должно быть – основной день уходит на производстве. У меня много долгов, которые сам же придумал, можно бросить всё, лечь у телевизора, почитывать, но душа болит, что с ней сделаешь, тем более знаю свои возможности, что могу больше, только вот надрывов организм не выносит. Пишу сразу несколько тем, в одной иссякаю, перехожу к другой и так по кругу. Могу подробнее как-нибудь в другой раз, это ведь мое сокровенное, даже близким трудно поведать. Письмо из Свердловска читал, видишь, как смело, раскованно и грамотно пишет. Она пишет, чтобы ты стремился к разносторонности, познавая жизнь не только из книг и фильмов, но и участвуя в ней, пиши в стенгазету техникума о вашей студенческой жизни, о ее успехах и недостатках, будь не наблюдателем жизни, а участником, обязательно запишись в секцию, любую, не жди, когда откроют любимую, можешь не дождаться. Будь смелее, в этом возрасте всё формируется, многое надо испытать, испробовать, познавать свои возможности, а они у нас велики, даже подчас не подозреваешь о своих силах. Я не хочу вставать в позу лектора, поучать тебя, но как понял себя, все мои убеждения сложились к 18 годам, а дальше шло приобретение опыта, и не думай, что всё впереди, не жди взрослости, как раз сейчас понятия чести, совести, гражданственности входят в твой багаж, и оттого, какое ты им место отведешь, зависит вся твоя дальнейшая судьба. Запомни, солжешь раз – проскочит номер, обязательно не удержишься от соблазна повторить, и уже даже разоблачение не остановит. Я знаю, что мы пошли на большой риск, предоставив тебе самостоятельный выбор и путь, и пусть это на тебя накладывает большую ответственность за свои поступки. Знаем, что еще во многом ты не подготовлен, но оцени наше доверие и уверенность в тебе. Конечно, сейчас, с приездом дедушки и бабушки, мы спокойнее за их серьезное дело, но многое зависит от тебя, не подведи, мы с тобой говорим на равных, как со взрослым, как с мужчиной, будь им. Это предварительное письмо. Буду писать. Вы тоже… Целую всех, папа, Володя.
|